Сначала Терренс видит только снег, он вязкий и жгуче белый, падающий на плечи и ресницы, Терри касается руки Роджера, чтобы не потерять его и неосознанно погреться в излучаемом им тепле. Так сложно привыкнуть к тому, что Роджер такой горячий для него в любое время дня и ночи, обжигающий, обнимающий, смотрящий с улыбкой, а иногда и без, в такие моменты его взгляд становится жарким, расплавляющим внутренности и металлические поверхности. Терренс задыхается каждый раз, когда ловит его и начинает сбоить, как электроприбор, не выдержавший напряжения, вот только с каждым днем оно растет, искрится между ними. От этого не сбежать, Теннесси уже пробовал и вернулся, сломленный собственной потребностью в прикосновениях и разговорах — в близости.

Терри не особо понимал, что теперь делать, но по крайней мере перестал себя обманывать в том, что происходящее — лишь любопытный эксперимент. После Тильды Терренс был уверен, что уже не сможет испытать сильные чувства, и теперь, поняв, что ошибался, не знал радоваться или же ужасаться. В любом случае пока что Роджер не прогонял его, наоборот, с удивляющим Терренса терпением, снова и снова звал к себе, укрывал собой, одеялом, вниманием и заботой, и даже когда они не находили друг для друга слов, оставались взгляды.

Терри учился считывать и отвечать на них, он наблюдал за Роджером и в какой-то момент начал узнавать вежливые улыбки, которые тот адресует посторонним, дружелюбные улыбки, за которыми скрывалось желание послать человека куда подальше, а еще мягкие улыбки, которые появлялись только тогда, когда Роджер видел что-то, что ему действительно нравилось. Как-то раз Терренс увидел, как Роджер так смотрит на него. После этого Терри окончательно перестал вырываться, позволяя Роджеру держать себя, вести и даже целовать, пусть они и были сдержанны друг с другом после той ночи. Оба чувствовали, что ходят вдоль тонкой грани, хотя, казалось бы, уже переступили черту, вот только границ между ними меньше не стало, и Терри не торопился проявлять инициативу, он присматривался, прислушивался к себе. Шрамы на руках зажили, но оставались явным напоминанием, что случается, когда сердца разбиваются. И пусть Роджер явно не хотел ничего плохого, Терри уже начал тонуть в его орехово-карих глазах. Пожалуй, новый разлом — только предлог. Для Роджера — побыть с Терри, а для Терри — не наделять глупостей с Роджером.

Зона встречает холодом, промозглым ветром и отсутствием следов человеческого присутствия — ни городов, ни дорог, одни только ели и сосны. Терри оглядывается назад, решая про себя, что сегодня все же не время и не место, но, как на зло, разлом вспыхивает неярко и исчезает, оставляя после себя пугающее чувство безнадежности. Непостоянная и небезопасная лазейка для тех, кто хочет прикоснуться к таинственному, закрылась, захлопнулась ловушкой. У Терренса нехорошее предчувствие, они не были готовы к этой погоде и могут замерзнуть до смерти, не вернуться обратно в солнечную и теплую Аделаиду. Беспокойство ежится в животе, но пока что Терри держит Роджера за руку и не позволяет панике накрыть себя с головой. "Задача номер один — защититься от холода".

— Нам нужно идти, — Терри тянет Роджера за собой, показывая на густые лесные чащи, которые хотя бы от ветра их укроют, может, они смогут найти чью-то берлогу, только бы не медвежью. Терри не хочет умирать и вспоминает про Беар Гриллса, мастера по выживанию любой ценой, когда-то Теннесси смотрел его передачи, но и представить не мог, что однажды от полученных знаний будет зависеть не только его жизнь, но и та, что стала для Терри гораздо важнее его собственной.

БЕЛЫМ — NEMIGA

Терри проглатывает снежинки, не хочет, но от них никуда не деться, они лезут в глаза и уши, пробираются в ноздри. Терри зажмуривается и предсказуемо задевает ногой корягу, почти что падает, но Роджер не дает упасть, и Терри в который раз задается вопросом, почему при рождении одним выдаются нормальные ноги, а другим — неловкие раскорячки.

Впрочем вопросы у него не только к ногам, руки уже превратились в ледышки, тепло Роджера не спасает, ведь он и сам заметно похолодел, хотя его руки все еще теплые, по крайней мере так кажется при соприкосновении. Терри совсем не весело, Роджеру тоже, но он продолжает болтать, явно отвлекая их обоих от гнетущей тишины. Заняты друг другом. Вау. Терри нравится, как это звучит и каким теплом эти слова расползаются внутри, почти что болезненным на контрасте с окружающим холодом. Терри крепче сжимает руку Роджера, желая переспросить, вот только это так неловко и странно, Терри теряется, бурчит почти что шепотом удивленно и смущенно: И как ты можешь спокойно говорить подобные вещи?

Терренсу не хватает храбрости Роджера, а может, его беззаботности или уверенности в том, что всё будет хорошо, что они выберутся и даже сохранят все конечности целыми, в последнем Терри уже начал сомневаться — кроссовки промокли насквозь вместе с носками, а мизинцы перестали подавать признаки жизни. Терри представляет мучительную и болезненную смерть от холода и еще крепче сжимает руку парня. А если мы не вернемся?

— Роджер, — Терри открывает рот, заранее уверенный в том, что это ошибка, порыв ледяного воздуха доходит до желудка и тот отзывается урчанием, совсем неподходящий звук для этого момента с признанием, но с этим уже ничего не поделать, Терри смотрит на Роджера и наклоняется, губами оказываясь у его щеки: Ты мне правда нравишься.

— Хотел, чтобы ты знал, — кажется, что время у них остается только для важного. Терри тянет Роджера за собой, не давая остановиться, потому что движение — жизнь, в их случае особенно. А Терри сейчас, как никогда, хочет эту жизнь продлить, оказывается, ему столько нужно сказать. Сказать Роджеру, Питу, маме с папой, другим людям, своим читателям, для которых он еще должен написать свой Главный роман. Столько всего, что он должен сказать, сделать, увидеть, столько... Хватит.

— Невидимость не делает, к сожалению, — Терри переводит тему, отвечая наконец на заданный вопрос. Ему и правда жаль, что не только он, но даже его способность совершенно бесполезна. Обладай он огнем или воздухом, согревал бы их какое-то время, а так он не может ровным счетом ничего. Бессмысленный дар, такой же бессмысленный, как вся его жизнь. Терри бы усмехнулся, да губы, кажется, обледенели. Неудачники умирают первыми, вот только казалось, что ему наконец-то повезло, возможно, впервые в жизни.

— А вот твоя способность может быть полезна, — Терри внезапно осеняет, всё так просто, что он даже не понимает, как они не додумались до этого раньше, — Пожалуйста, покройся шерстью, — он смотрит на Роджера, который почему-то не выглядит вдохновленным его идеей, и начинает хмуриться, что, наверное, забавно выглядит, учитывая, что его брови тоже заледенели.

— Пожалуйста, Роджер, это может спасти твою жизнь, — слова о том, что это важно для него, Терри оставляет при себе, рассматривая Роджера смущенно и сердито. Буря лишь усиливается, с каждым шагом всё труднее передвигать конечностями, часть Терри хочет просто лечь в снег и умереть уже, а ведь они здесь меньше получаса, хотя по ощущениям уже вечность бредут в этом бесконечно снежном пространстве без единого намека на разлом. Пожалуйста, я хочу жить. Я был неправ, когда пытался умереть. Пожалуйста, Господи. Терри выбивается из сил, и вот уже Роджер идет впереди и тянет его за собой. Всё, о чем может думать Терренс, — маленький теплый дом, который не пропускает холод, там есть горячая вода и камин, а еще всевозможные одеяла, ковры и даже медвежьи шкуры. Там тепло, и почему-то пахнет как в детстве. Терри судорожно кривит губы и теряет сознание, падая куда-то вбок, погружаясь в колючий снег, который забирает его себе целиком и безвозвратно.

Терри снятся бабочки, а может, и не снятся, ведь это не сон, а что-то между жизнью и смертью, похожее не на свет в конце туннеля, а на бесконечный полёт. У Терренса дух захватывает, он не может дышать, потому что легкие иглами изнутри покрываются и каждый глубокий вдох отдается болью. Боль — это жизнь, смерть же приносит с собой бесконечный покой.

Терри чувствует боль, значит, всё еще живой.

С ним уже было такое, когда он отключился в белой кафельной ванне, которую залил кровью своих вен. И если бы не Пит... Черт знает, почему Пит вздумал его проведать в тот вечер, черт знает, что было бы, приди он в девять вечера, а не в восемь пятнадцать. Возможно, уже ничего бы не было. И Терренса Теннесси тоже. Но Пит обладал интуицией, а может, Терри собственноручно вытянул счастливый билетик с того света. Две недели в больнице, еще три месяца терапии и даже внимания родителей, которые неожиданно вспомнили о первенце, которого чуть было не лишились.

Они не понимали, что случилось. Никто не понимал, даже Пит, а Терри не мог им объяснить, потому что даже в собственной голове все слова разбивались о "ценность человеческой жизни", через которую он переступил. Человеческая жизнь, может, и важна, но вот его собственная — нет. Разговоры с психиатром помогли посредственно, должно быть, доктор Логан счел Терри страдающим Вертером, а вовсе не пессимистическим Кундере. Терри записали неудачную попутку суицида, прописали таблетки, посещения психиатра раз в неделю, а еще посещения кружка анонимных самоубийц.

На одном из занятий Терри познакомился с Мэй, и это именно она спасла его. А вот он её — нет.

Просыпайся, Терри, давай, он ждет.

Бабочки исчезают, как и голос Мэй в голове, вместо них приходит звон и покалывания в пальцах рук и ног. Быть живым — больно, пусть тело и укрыто чем-то приятным и теплым, но холод никуда не делся, кажется, нет никакой возможности согреться.

— Роджер... — шелестит совсем тихо, с удивлением и даже неверием, — Где мы? — спрашивает не то, что действительно хотел бы узнать. На языке вертятся десятки вопросов: Почему я жив? Почему ты не бросил меня? Почему спас? Почему я? Почему?

Терри чувствует, что Роджер держит его руку, и теперь рассматривает парня с еще большим недоумением, будто всё пошло не по плану, теперь вместо трагического финала их ожидает продолжение в несколько тысяч серий. Роджеру явно пришлось несладко, щеки у него нездорового алого оттенка, а волосы мокрые, будто он только что вышел из душа, вот только душ у него был под названием "ледяной циклон". До Терри не сразу доходит, что сейчас они оба в безопасности, и, судя по облегчению во взгляде Роджера, более или менее в порядке. Роджер и вовсе выглядит отлично, пусть на нем какой-то странный халат и сидит он на ковре, а это явно не так удобно, как на диване. На диване? — озадачивается Терри, пытаясь воскресить хоть какие-то воспоминания, но перед глазами только белый снег и ощущение холодного ветра, которое всё еще отдается в теле дрожью. Терренс наконец сосредотачивается на ощущениях тела и резко осознает, что под пледом он полностью голый. Ого. Думать о том, что Роджер раздел его догола, пока он был в отключке, как-то неловко, хотя разумом Терри и понимает, что должен быть благодарен, а вовсе не смущен, это ведь вопрос выживания. И если быть совсем честным, Терри впечатлен тем, как далеко Роджер оказался готов зайти ради него.

— Ты меня спас, — Терри переводит взгляд на окно и рассматривает бурю за стеклом, такую далекую, почти что ненастоящую в этом непонятно откуда взявшемся доме, но всё реально, даже если только в Зоне. Терри мягко пожимает руку Роджера, чувствует исходящее тепло и тает, будто сам —тоже льдинка вроде тех, что застряли и уже растаяли в волосах Роджера. Кажется, Терри совсем не против растаять, может даже уже растаял от мягкого, встревоженного взгляда и теплых поглаживаний пальцев по ладони. Я в порядке, хочет сказать, вот только слова застревают, вместо них Терри неловко выдает: Спасибо. Этого недостаточно, слов всегда недостаточно, Терри переводит взгляд обратно на Роджера, задерживаясь на четко очерченных губах, он бы поцеловал их, если бы мог дотянуться, если бы был уверен, что Роджер не засмеет эту неловкую попытку отблагодарить его собственным телом. Вот только дело не только в желании поблагодарить. Роджер такой горячий везде, куда не прикоснись, Терри краснеет кончиками ушей, пока спрашивает тихо: Обнимешь меня? На диване полно свободного места, и чем теснее они окажутся друг к другу, тем свободнее будет. Терри ужасный трус, но прямо сейчас страха нет, есть спокойная уверенность в том, что Роджер его не обидит. По крайней мере, не сейчас, поэтому Терри, отодвигаясь поближе к спинке, приподнимает плед и вопросительно смотрит на Роджера: Идешь? Пледом смогут укрыться двое, правда, Терри не уверен, будет ли он им нужен, если Роджер прижмет его к себе.

Отредактировано Terrence Tennessee (2021-07-03 20:46:48)

Мир всегда был неправильным — с войнами и ссорами, обидами, криками, сломанными жизнями, с будущим без возможностей и с прошлым без выхода. Терри не нужно гадать на кофейной гуще, чтобы знать, чем закончится их с Роджером история. Счастливые концовки бывают только в фильмах от Disney.

Глаза у Роджера гипнотические, как и голос, — Ты очень красиво смотришься на кровати, — Терри пробирают мурашки, а внутри разливается тепло. — Это диван, а не кровать, — поправил бы, но какой смысл в исправлениях, пусть Роджер хоть горшком назовет, никакой разницы, когда он так красив и разглядывает его бренное тело с явным восторгом и восхищением в глазах. Терри розовеет, жизнь возвращается покалыванием на кончиках пальцев. Счастливых концовок не бывает, но это не повод отказываться от счастливых моментов, — так учила его Мэй, — грусть вечна, как вечна и печаль, но иногда нам дается и радость и в такие моменты мы можем только брать. Наверное, Роджер такой уверенный и счастливый как раз потому, что привык брать, пусть и спрашивая разрешение, — мимолетно думает Терри, когда Роджер, уже скинув халат, оказывается сверху, прижимает к себе и целует, дождавшись кивка от Терри, целует сначала мягко и ласково, а потом с каждой секундой все жарче и глубже.

Роджер такой горячий, от контраста температур знобит и Терренса пробивает на дрожь, но Роджер мягко растирает руки, плечи и согревает собой, целиком и полностью заполняя пространство под пледом. Так гораздо теплее. Нет смысла отрицать, что с Роджером гораздо теплее и спокойнее, и раз он говорит, что они сейчас в безопасности, то Терри поверит. Роджер ведь спас его, даже если сам считает иначе. И еще Роджер его хочет. Терри чувствует, как в него упираются вставшим членом и, если честно, все еще не может привыкнуть к этому ощущение, но это очень чувственно и Терри захлестывает смущение. В Роджере жизнь бьет ключом, и живет он на полную мощность, не экономя силы и время. Терри бы сказал, что завидует, но на самом деле лишь восхищается. Ему никогда не стать таким, как Роджер, никогда не полюбить жизнь так сильно и жить ее так ярко и полно, но зато он может полюбить Роджера. От этой мысли к паху приливает волна возбуждения. Полюбить его будет так просто, любить его будет так сладко. Пока он не разобьет ему сердце, конечно же. Терри смаргивает слезы и выставляет руки, разрывая поцелуй, разглядывая Роджера почти что с отчаянием. У него всё стоит, как и у Роджера, а сердце бьется как заведенное, вот только внутри жжение и чувство тупой тревоги.

— Прости. Мне... — Терри снова холодеет внутри, разглядывая проступившее непонимание на лице Роджера, — Идиот, какой же я идиот... — Ты можешь пока просто пообнимать меня? — шепчет, отводя взгляд, Терренс бы отвернулся к стенке дивана и забился бы в нее, уменьшился или исчез бы раз и навсегда, словно его не существует, словно никогда и не существовало. От мыслей он и правда исчезает на долю секунды, как сбившийся код в матрице, когда предмет то появляется, то пропадает на несколько мгновений, Терри сам не может до конца решить исчезнуть ему или остаться. Ему, такому неловкому, неуклюжему, посредственному. Что он вообще тут делает? Что он делает с Роджером? Что он может ему дать и зачем он вообще с ним? Это просто трата времени.

— Ты разве не понимаешь? Я просто трачу твоё время, я... — Терри задыхается, слезы градом падают из глаз, даже раньше чем он успевает отвернуться, рыдания разрывают грудь, и он может лишь беспомощно обнажить свою слабость, свои слезы перед парнем, который, как он сам сказала, не спасал его, да и, наверное, не сможет спасти.

I've got a hundred million reasons to walk away
But baby, I just need one good one, good one....

Снег падает не останавливаясь и точно завалит небольшой домишко, в котором они с Роджером оказались, целиком и полностью. И вместе они будут как в том стеклянном шаре, который отец подарил давным-давно, кажется, на десятый день рождения... Терренс не любил декабрь, не любил Рождество, Новый Год и всё то, что они означали для него — сплошные потери и одиночество, но снег... В Аделаиде снега не найти ни зимой, ни летом, но здесь и сейчас вся природа за окном и есть сплошной снег. Снег для Терренса сохранил частичку магии и возвращал надежду, которая, казалось бы, должна была остаться глубоко в детстве.

Слова Роджера кажутся чудом, Терри боится поверить даже одному. Может, он грезит? Это бред? Или все же он остался там в снегах и теперь смерть пришла к нему соблазнительной иллюзией. Терри перестает дышать, хотя грудь все еще дергается от сдерживаемых криков. Роджер остается, выглядит испуганным и явно не знает, что делать. Терри тоже без понятия, как успокоиться, будь он один, наверное, потянулся бы за ножом, пусть и обещал Мэй не делать этого. Но ведь и Мэй нарушила свои обещания. Терри тянется к Роджеру, прижимаясь носом к ключице и замирая, потому что в объятиях Роджера чувствует что-то странное, непривычное — разрывающее изнутри — ощущение того, что он в безопасности.   

Терри и не верит, но жадно слушает каждое слово, хочет ответить, вот только вместо слов из сжатого горла доносятся нечленораздельные звуки. Ему нужно время не только, чтобы успокоиться, но и чтобы подумать над всем, что сказал Роджер. Роджер назвал его удивительным — от этого хочется спрятаться под одеяло, Терри с силой вжимается в его тело, прикрывая глаза. Они лежат так несколько минут, может, пару, а может, десяток. Терри цепляет за Роджера не только физически, мыслями он тоже возвращается к парню, возвращается, выныривая из собственных мыслей о том, что на самом деле он просто ничтожество, которое не заслуживает ни этих слов, ни такого парня, как Роджер, рядом.

— Тоже нравишься, — шепчет еле слышно, губами касаясь шеи Роджера, мимолетно вдыхая запах его тела и забывая о том, что уже сказал об этом, сказал дважды за день, хотя до этого дня даже самому себе признаться не решался. Очень-очень. Внутри тепло, даже странно, что температура так резко подскочила, но всё дело в Роджере, в Роджере, на которого Терри боится смотреть сейчас, боится, что Роджер увидит на его лице, как сильно Терри втрескался в него. Всё состояние Теннесси — чертовы эмоциональные качели, которые подбрасывают Терренса то вниз, то вверх, так что он накрывает ладонью руку Роджера и переплетает пальцы. Диван слишком узок для них двоих, но Терри не хочет двигаться, – только замереть, остановить миг, только побыть еще немного вместе с ним в этой тишине. Роджер обнимает так крепко и бережно, что у Терри голова кружится, проще списать на шок и состояние аффекта, вот только, кажется, дело всё же не в этом.

— Я могу остаться с тобой рядом и обнимать, — слова Роджера отзываются мурашками в животе, — Я могу остаться с тобой рядом, не исчезай. Сейчас Терри не хочет исчезать, сейчас он хочет быть видимым, как никогда, осязаемым, как ни разу прежде. Останься, — Терри хочет попросить, вот только слова остаются внутри, скованные страхом. Чудеса становятся кошмарами, Терри не хочет знать, каким монстром окажется Роджером, тем, что уйдет без объяснений или тем, кто скажет: ты мне не нужен больше. Терри не хочет знать, он сжимает руку Роджера до хруста, но не может попросить, только спросить (под конец совсем неуверенно затихая): О чем? Ты хотел спросить...

Tell me that you'll be the good one, good one
Baby, I just need one good one to stay...

Голос Роджера — тропический дождь, оглушает и затекает через уши прямо в голову. — Терри, — зовет Роджер, и Терри жмурится, замирает и перестает дышать, будет сейчас сможет спрятаться. На самом деле, конечно, не сможет. Роджер ворвался в его жизнь ураганом, перевернул всё верх дном и уверенно, даже нагло позвал за собой. А теперь так же нагло забрался в него, поселился среди мыслей и желаний. Терри никогда не признается, что после того раза в туалете клуба почти каждую ночь перед сном представляет лицо Роджера, когда тот… и когда сам Терри ему… Черт. Внизу живота растет напряжение, если до этого момента Терри еще мог худо-бедно игнорировать обнаженное тело Роджера на своем, то теперь реальность обрушивается со всей силой. Они с ним в шаге от близости —во всех смыслах.

— Роджер, — зовёт в ответ, — Роджер, — шепчет между поцелуями, прижимаясь к его горячему телу. Поцелуй оказывается до неприличия коротким, Терри не понимает, почему Роджер сдерживается, и выдыхает озадаченно, закусывает губу и смотрит почти умоляюще: «ну почему ты не целуешь меня? Целуй».

Когда Роджер спрашивает про шрамы, Терри сначала замирает. Наверное, в глубине души он давно ждал этого вопроса, как и момента, когда всё пойдет наперекосяк. Часть Теннесси хочет малодушно избежать ответа и всех связанных с ним проблем. Не так-то легко признаваться другим людям в том, что у тебя беды с башкой. Терри прячет неловкую улыбку – беды с башкой, - так Мэй говорит, всё еще говорит, что на самом деле люди давно поехали кукухой, но кучка безумцев решает, кто здоров, а кто нет.

— Первый раз, — хмурится, жмурится, настороженно вспоминает, решая про себя, где та грань, за которую не стоит заходить. Как много информации он может доверить Роджеру? И так ли нужно Роджеру знать о том, что произошло в прошлом, если сейчас Терри в норме. "В норме" — понятие относительное, — еще одна цитата от Мэй. Точно в большей норме, чем раньше.
— Я пытался всего раз. Он оказался неудачным, — бормочет быстро, ничего не выражающим голосом, а потом понимает свою оговорку по Фрейду. Его первый как раз оказался удачным, ведь он остался жив. Терри быстро моргает, проглатывая скопившуюся слюну и обхватывая Роджера за плечи. Нестерпимо хочется перевести тему для разговора, вот только Роджер кажется таким обеспокоенным, а взгляд у него нежный и чертовски искренний, будто это не праздный вопрос, а нечто важное, нечто, что ему нужно знать о нём, Терренсе Теннесси.
— Мне было плохо и я хотел всё закончить, — косится в сторону и всё равно ощущает на лице взгляд Роджера, — в основном себя, конечно. Земля не перестала крутиться (наверное, они ведь в Зоне, нельзя знать наверняка), время не остановилось и пропасть не разверзлась после признания. Роджер все еще обнимает его, не называет "конченным" или "психом" — от одного этого Терри испытывает колоссальное облегчение. Дальше слова срываются с губ легко, будто плотину скованности прорвало: Знаешь, я не очень умею справляться. С людьми и ситуациями. Со всем этим миром. Мне казалось, что будет лучше, если я исчезну. Лучше, проще и легче, — Терри наконец-то ловит взгляд Роджера и больше не отводит глаза, рассказывает спокойно, даже уверенно, ощущая странную отстранённость и свободу от того, что так долго его тяготило.

— Ничего не имело смысл. Целый мир был сплошной бездной. Пугающей и бездушной, — снаружи, за стенами дома, воет взбесившийся ветер и даже слышен треск деревьев как начало войны природы с самой собой. Терри такая война знакома, но знает ли о ней Роджер?
— Ты когда-нибудь чувствовал подобное? — Терри ищет ответ в расширенных зрачках Роджера, в его прикосновениях и заботе, которую тот излучает, но Терренс не знает, правильно ли толкует этот взгляд, — словно ты ничтожен перед чем-то. И это никак не исправить.

Терри нравится эта взаимная искренность, как понравилось и то, что Роджер выслушал его без страха и отвращения, ложной жалости или непонимания. В конце концов, даже если ситуации разнятся, рано или поздно каждый сталкивает со своим личным ужасом. Кто-то раньше, кто-то позже. Терри слушает внимательно и даже немного завидует, что ужасом сердце Роджера наполняет космос и океан. Живя в Аделаиде их избегать все же легче, чем самой жизни. И все-таки даже она становится менее пугающей, почти что терпимой. Со временем.

Роджер говорит так поэтично, хочется запомнить эти слова, а потом использовать в репликах главного героя. Роджер таким и кажется, его не нужно сочинять или дополнять, он уже яркий, притягивающий внимание, по крайней мере Терри чувствует себя  И с Роджером, лежащим рядом. Он наверное сам не замечает, как вырисовывает на бедре Терри узоры, а вот сам Терри ни о чем больше думать не может. И даже отвечает немного невпопад, не потому что не следит за вопросами, а потом внезапно теряет слова и целые фразы.

— Но, кхм, мне нужно как-то остыть, понимаешь? Ты слишком горячий для меня.
— Зачем? — голос подводит, и от внутреннего напряжения  интонация звучит не вопросительно, а удивленно, Терри в самом деле удивлен. Тем, что слышит, тем, что срывается с собственных губ, произнесенные слова обращая, скорее, к себе:— Не надо. Нет, надо. Терри прижимается носом к щеке Роджера, тянулся поцеловать, но смущаясь, сменил траекторию и теперь невесомо целует подбородок, а вовсе не губы.

По кусочкам собирая фразы, Терри боится, что Роджер сейчас решит, будто он, Терренс против того, чтобы Роджер узнавал о нем больше. И как теперь ему сказать, что он уже знает много? Больше, чем кто-либо, когда-либо. Знает, как Терри краснеет рядом с ним и как стонет, когда руки спускаются к бедрам. Терри мог бы написать об этом, но как сказать не представляет, поэтому и смотрит взволнованно, а потом неровно, немного нервно, прижимается губами к губам и целует с напором, со страстью, неловко и наверное нелепо, так он целовал Роджера только на танцполе в день их первого поцелуя.

Терри вспоминает тот момент и вспыхивает от удовольствия, чувствуя как жар наконец-то расползается по всему телу, но это неудивительно, ведь теперь каждая возможная частица его тела прижимается к Роджеру. Звуки вьюги снаружи наконец стихают, зато оживают шорохи внутри дома. Поскрипывание древесины и даже костер, который зажигается в камине (еще одно чудо Зоны). Терри не отрывается от Роджера и все же надеется, что без слов передаст все мысли. Что не нашел никакого якоря, но пытается жить настоящим и в настоящем, и Роджер определенно очень настоящий, а значит им Терри тоже живет.

Точно живет прямо сейчас, когда напряжение внизу живота достигает пика и Терри не выдерживая трется о бедро парня вполне призывно. О черт. Вот только в чем вообще заключается призыв? Терри краснеет еще больше, кажется, еще пару минут и сварится как рак в котелке. Роджер спрашивал о серьезных вещах, а он как подросток какой-то лезет целоваться.
— Рядом с тобой я чувствую себя живым, — Терри не знает, стоит ли продолжать эту мысль, вряд ли Роджер поймет, если раньше никогда не задумывался о самоубийстве. И все-таки Терри хочется, помимо поцелуев, подарить Роджеру искренность.
— Ты делаешь вещи видимыми. Даже меня. И пусть еще не вижу смысла, зато я вижу красоту.

Неловко. Черт. Терри двигает бедрами навстречу и сглатывает. От слов Роджера горячо и неловко, от его вопросов и вовсе хочется зарыться в одеяло и снова стать невидимкой, вот он, Терри Теннесси, так храбро заявляющий всего пару минут назад, что Роджер сделал его видимым, опять мечтает исчезнуть. Трус.

— Хочу, — в голове это тихое, короткое "хочу" звучало увереннее, но Роджеру, к счастью, и его достаточно. Под его восхищенным взглядом всё тело покрывается мурашками, а Терри краснеет и смущается еще сильнее. Не смотри. Или нет. Мысли путаются и сбиваются в единый комок в груди, который с каждым поцелуем сползает все ниже и ниже, пока не оседает где-то в животе. Возьми меня. Терри даже не успевает испугаться этой мысли, потому что руки Роджера обхватывают и поглаживают так трепетно и нежно, так что Терри чувствует себя фарфором, который бережно раскрашивают шелковой кистью.

Терри всхлипывает и отзывается на каждое движение пальцев, позволяя себе не думать раз за разом над тем, что делает с ним другой парень, разрешая получать удовольствие и, кажется, даже просить еще, большего короткими вздохами и тихими стонами вперемешку с междометиями "ох", "боже" и "Роджер". Терри без понятия, где можно такому научиться и, боже, у Роджера правда не было раньше опыта с парнями? Терри бы точно не смог спросить прямо, тем более, как ему казалось, они уже выясняли, что у них обоих это впервые, а значит, не он один смущается и нервничает. Вот только Роджер целиком отдается происходящему или инстинктам и бог знает откуда взявшимся знаниям о том, как сделать Терри приятное и заставить желать большего. Член, упирающийся сначала в бедро, теперь оказывается у ягодицы, чужое желание отзывается даже сейчас, когда Терри уже кончил и полностью расслабился в руках Роджера. Это ты красивый. Терри тянется за поцелуем, прикусывая губы Роджера и шепчет ему в шею, избегая смотреть прямо в глаза.

— Мне тоже. Нужно больше, — Терри смотрит на Роджера умоляюще и сам не верит своим словам, еще меньше действиям, когда сгибает ноги в коленях и обхватывает ими парня. Должен ли он говорить что-то? И что вообще говорят в таких случаях? Будь Терри с девушкой, то дождался бы согласия. Может быть, Роджеру тоже нужно его согласие?

Правда, Роджер ведь ничего не предлагал и не просил, просто хотел сделать приятное. На секунду Терри чувствует себя идиотом, ведь он подумал, что Роджер хочет от него кое-чего определенного, а на самом деле это он сам додумал. Потому что хочет? Ожидает чего-то такого? Терри прикусывает губу и с трудом произносит, все еще куда-то в шею: Ты.. Я бы... О нет.. У них нет резинки, смазки и других вещей, которые нужны для первого раза,  а вдруг Роджер вовсе не этого хочет? Или вовсе не хочет с ним чего-то такого? Терри делает глубокий вдох, после чего наконец находит глаза Роджера и выпаливает: Хочу заняться с тобой... — храбрости все же не хватает на все слова, — этим.

Отредактировано Terrence Tennessee (2021-07-03 23:26:03)

Halsey - Sorry

Слова причиняют боль, Терренс выяснил опытным путем, каким грозным оружием они могут быть. Всякий раз, на грани конфликта, он пытался спрятаться от слов как можно дальше, от слов, которые ничего не меняют и тех, что меняют всё. Все же он так и не научился прятаться достаточно хорошо. И ощущая, как желудок падает вниз, как сам он падает с небес на земле, испытывает тошноту от этих кульбитов. Это неправильная реакция, неправильная, вот он впивается ногтями в ладонь, не щадя кожу.

— Да, конечно, — он выдавливает улыбку и прячет взгляд за ресницами, он хороший мальчик и не доставит никому неудобств. — Я, мм, — ложь соскальзывает с языка быстрее, чем Терри успевает отрефлексировать, почему он в принципе солгал, — Мне нужно в туалет, извини. Он выскальзывает из рук Роджера с неловкой улыбкой и встает, не пытаясь прикрыться, потому что, итак, весь на ладони и, боже, какой я идиот.

Терренс без понятия, где тут туалет, но, наверное, Зона читает его мысли, потому что туалет вырисовывается прямиком из его детских воспоминаний, поворот налево, сразу после кухни. Он даже выглядит точь-в-точь как в детстве, когда Терри еще жил с обоими родителями, — мятные плитки, бежевые полотенца и зеркало в стиле прованс, в котором раньше он видел только собственную макушку. Теперь он может видеть себя целиком, но легче почему-то не становится.

Терри со стуком опускается на пол, на груду чьих-то вещей, неважно, он даже не замечает, потому что его трясет, и то, что среди тряпья оказывается старая бритва, которую Терренс мгновенно сжимает до крови, отзывается облегчением. Или может, облегчение он испытывает при виде крови. Его наконец-то перестает трясти и тошнить.

Но прежде чем Терренс успевает отпустить лезвие, щеки намокают от слез. Он не понимает, почему плачет и почему слова Роджера звучат в голове снова и снова, отзываясь внутри холодом и ощущением отказа. Даже если он и отказал, ведь они и правда не готовы. Он просто погорячился, это ничего не значит, поторопился, с кем не бывает, в этом нет ничего страшного, из-за этого точно не стоит плакать, вдруг Роджер услышит всхлипы?

Терри заживает рот, перекрывая воздух, продолжая хлюпать носом как в припадке, почему-то боли меньше не становится. Наверное, он просто неправильный, он просто неправильно понял Роджера, наверное, тот никогда не хотел его на самом деле. Никогда бы не смог его принять, потому что, ну Терри, давай будем честны, кому ты такой нужен? Поломанный, да еще и гей. Терри, ты ведь идиот, идиот, если посчитал, что кто-то сможет тебя полюбить и принять, даже твой зад не особо интересен, будто ты что еще можешь предложить. Терри, зачем ты вообще жив? Что мешало тебе подохнуть прямо сейчас? Ах да, тебя ведь спас Роджер, сам ты не в состоянии жить. Сначала Пит, потом Роджер, Терри, прекращай быть для всех проблемой.

Рука начинает болеть, но нет, лезвие не достигает сухожилий или костей, он плохо заточено, прямо как отцовская бритва, которой тот постоянно резался, а мама, кажется, лепила ему пластыри на обе щеки. Интересно, что бы сказала мама, узнай, что он гей? Что-то, что скрыло бы ее разочарование, а отец и вовсе бы промолчал. Конечно, потом они нашли бы для него поддерживающие слова. Сказали бы, что он храбрый, что он осознанный, что... Они не стали бы называть его разочарованием. Ведь он уже давно был не их разочарованием, а только своим собственным.

Заткнись. Заткнись. Кажется, я ударился головой об стену. Роджер ведь не слыша, я ведь запер дверь?