Поэт из Терренса был дерьмовый, он сам об это знал и не уставал шутить. Господь даровал ему талант в прозе и еще дар критика, достаточно точного и пронзительного, что заставляло других поэтов их круга относиться к стихам Теннесси с большим почтением, чем они того заслуживали.

Конечно, Терри это слегка угнетало, все-таки он сходил с ума по Байрону и Шелли, уважал лейкистов и был не совсем высокого мнения о лондонских "романтиках", хотя Чарльзом Лэмом он искренне восхищался, у него язык тоже был как бритва, так что свои стихи Терри ему не показывал.

Да и, если подумать, последнее время он мало писал, творческий пыл угас и по большей части сейчас Терренс тратил отцовские деньги, кутежничал и предавался утехам, о которых даже в высшем обществе говорят цветистыми полунамеками. Терри, как и все юноши в его положении, скрывал тягу к мужским ласкам, готовился следующей осенью сочетаться браком со своей невестой, чудесной, юной мисс Эбигайль Хоупс, а пока пустился во все тяжкие, ведь то, что могут простить юноше, мужу простить уже не смогут.

О пристрастиях Терри знали лишь его близкие друзья и бывшие, нынешние любовники. Часто друзья становились любовниками, а любовники друзьями, так что суммарно треть, если не половина великосветского Лондона была в курсе. Почему в курсе не был Адам Годфри Терренс, если честно, не знал, но предпочитал, чтобы так и было. В отличие от большинства стихи Адама Терренсу нравились, у него был талант и светлый, приправленный какой-то отроческой наивностью оптимизм, даже когда он писал о революции и борьбе. И еще он явно видел Терренса много лучше, чем тот был на самом деле. Сердце Терренса дрогнуло и сам он относился к мальчику с мягкостью, надеясь, что это не станет роковой ошибкой.

— И это мешает тебе пригласить его на чай? - со смешком уточняет Томас, когда Терри объясняет, что Годфри слишком юн. Чай в данном случае лишь эвфимизм, так что Терри сердится и отвечает, понижая голос: Как жаль, что мне не доставляет удовольствия растлевать детей. В воздухе практически звучит продолжение: В отличие от тебя. То, что Томас растлил своего двоюродного племянника, которому было всего 14, в свое время наделало шума. В оправдание Томас всегда говорил, что на 14 тот не выглядел и это, конечно, было правдой, но вовсе не оправданием, по мнению Терри.

— Но ведь Годфри старше и с твоей стороны просто бессердечно лишать его удовольствия покувыркаться с тобой, он уже иссохся по тебе, - продолжает наседать Томас, поддерживаемый смешками их застольных друзей. Терри непреодолимо желает встать и убраться из клуба, поскольку иногда его друзья круглые идиоты. И сам он, похоже, тоже.

— Сейчас я кажусь ему идеальным, таким я и предпочту остаться, - отвечает сухо, залпом допивая бокал шампанского и показывая, что разговор окончен. Может быть это глупо, но ему совсем не хочется затягивать мальчика в ту же бездну разврата и содомии, в которой с великим удовольствием пребывает он.

Пусть Терренс и выступал адвокатом добродетели в кругу своих друзей, бутылка шампанского сделала свое дело, он насмешлив и раскован, разносит одно из стихотворений парнишки, выступающего предпоследним, попутно позволяет себе несколько похабным комментариев о том, какие узкие юный поэт выбрал для вечера брюки и почти соглашается остаться ночевать у Томаса. С Томасом они были любовниками и сходились несколько раз, а потом расходились после обоюдных измен. Терри знает, что ничем хорошим это не закончится, но Томас великолепный любовник, следовательно, есть шанс хотя бы хорошо кончить.

Он призывает всё благоразумие и идет освежиться на балкон, чтобы уже там решить, что желание тепла и ласки перевешивает благоразумие, но фатум играет смертными как костями.

Когда Терренс слышит Адама, неловкого, робкого, смущенного, то всей кожей и внутренностями ощущает на себе его взгляд, полный затаенного и еще непознанного желания. Терри на секунду задыхается, а потом в голове в который раз за вечер проносится: Почему нет? Почему я сдерживаю себя? Ему ведь понравится.

— Адам, постойте, - не просьба, но и не приказ. Терри слышит себя будто со стороны, свой тихий голос, который однако не тонет в шумном гаме, доносящемся из зала, даже напротив. Терри считает до трёх и хочет, чтобы Адам ушел, сбежал, пока не поздно, но только каким-то дьявольским чутьем он знает, что не услышит отказ, и продолжает, беспечный и дерзкий: У меня к вам вопрос.

Теннеси оборачивается и смотрит на Годфри с прищуром, он пьян, но всё-таки держит себя в руках, как ни в чем не бывало: Как вы считаете, — Терри делает небольшую паузу и манерно растягивает слова, но смотрит на Адама пронзительно и ясно, словно ему действительно очень важно его мнение, но на деле, застревает на его губах и собственных фантазиях, непристойных до крайности. Его фантазии слишком яркие, не проходит и пары секунд, как Терри чувствует тянущую сладость между бёдер.

— Можно ли боготворить совершенно недостойного человека?

Терренс знает ответ, потому что знает о тех взглядах, которыми его награждает Адам, чувствует кожей, наслаждается и все-таки держит дистанцию, чтобы не представлять, прямо как сейчас, что губы Адама оказываются на его бёдрах, а потом и вовсе достигают источника самых невыносимых удовольствий.

Адам отвечает так разумно, будто дебатирует в университете, его голос действует отрезвляюще и изгоняет демонов, успевших поселиться в голове Терренса. Это хорошо, но в то же время Терренс не может так просто позабыть об опутавших его душу желаниях.

Вот только Адам слишком мил, особенно когда просит не говорить о его взглядах. Терри не сдерживается и мягко улыбается: Поверьте, Адам, то, что вы говорите праведно, я брошу камень в любого, кто попытался бы опорочить вашу невинность. И значит, я сам в себя кину камень. Терри медлит перед тем, как оттолкнуться от перил и сделать нетвердый шаг обратно в зал, мимо Адама. Он  останавливается рядом и ненароком втягивает воздух: Как чудесно пахнешь. Запах Адама, все его присутствие отдает свежестью утреннего леса.

Пусть глубже, чем все, она любит в тиши
Порывом невинной и чистой души.

Он и сам не знает, зачем принимается декламировать сейчас стихи, возможно, потому что пьян и очарован этим юношей, похожим на виденье в вечернем свете. Ох, не слушайте меня, я опьянен этой ночью и вами, точнее, вашими словами, дорогой друг. Поправляет сам себя в последний момент, боясь обнажить чуть больше, открыться и сорваться в пропасть ошибок, которые он непременно наделает, если приблизиться ближе. Будьте верны своим словам и не боготворите никого, обещаю, вы будете счастливее многих, Адам. Их лица оказываются напротив друг друга, Терри практически шепчет, наклоняясь чуть ближе, будто делясь сокровенной мудростью, но на самом деле привлеченный теплом и светом, практически осязаемостью чистоты. Терернчв кажется, еще секунда и они поцелуются.

Любовь – в небесах, и покой – на земле,
Отрадней восторги в таинственной мгле.

Дверь открывается и хлопает, Терри завороженно переводит взгляд и видит Томаса, замершего и явно удивленного, но все же не теряющего самообладания: Терренс, милый, мы тебя потеряли. Ты с нами к Шатор? Известной гадалке, медиуму и по совместительству хозяйке самого неординарного борделя. Терри улыбается и неожиданно для них всех, это уж точно, обращается к Адаму: Годфри, дорогой, а вы с нами?

— Чудно, — улыбается Терри и даже берет Адама под руку, словно опекая, вот только взгляд, который Терренс отсылает Томасу проказливый. Не этого ли ты хотел, друг мой? — легко читается во взгляде. Томас хмурится и этого достаточно, чтобы Терри ощутил легкое самодовольство.

— Чудно, — вторит Томас с гораздо меньшим энтузиазмом, но берет себя в руки: Для вас обоих найдется место в моем экипаже. Терри кивает, пряча улыбку: Не хочешь оставлять меня с ним, да? Этой маленькой победы достаточно, чтобы умаслить Терренса и привнести нотку благодушия, обычно Томас удавалось выводить его из себя, но сейчас Терренсу наконец удается взять реванш.

— Очень рад, что нам наконец выпала возможность поближе узнать друг друга, — шепчет Терри Адаму, когда они на пару минут оказываются наедине в экипаже. Терренс улыбается и позволяет себе мягко, покровительственно прикоснуться к плечу в дружеском жесте приязни. Достаточно, чтобы вызвать неприязнь у Томаса, который конечно же открывает дверцу именно на этом моменте. Терри кидает ему извиняющуюся улыбку, но на деле раскаяния не чувствует. Томас должен будет за ним бегать как собачка, если имеет в отношении него виды и планы.

— Только прошу вас, не пугайтесь ни Шатор, ни ее скромной обители, она добрейшая дама, но, кхм, ее жизнь была усеяна далеко не лепестками роз,   — Терри выражается цветисто, что, видимо, прямо сейчас вызывает у Томаса раздражение, так что тот ехидно вставляет: Таким образом Терренс предупреждает вас, Годфри, что мы едем в бордель. Все еще хотите с нами? Может завести вас домой по дороге. Терри не может не отметить, что последнее Томас предлагает с чуть большим пылом, так что Терри наклоняется к Адаму и сообщает доверительно: Томас будет пытаться вас напугать, но вы ведь сможете дать ему отпор. Правда, Адам? Терри снова кладет руку на плечо Адама, нет, это не попытка ощупать, скорее, уж держать равновесие, вот только она проваливается, когда кучер резко съезжает с третьей авеню. Терри накреняется прямо к Адаму, припадая совсем близко и даже касаясь подбородком плеча, Терренса моментально охватывает жар и жажда больших прикосновений.

Будь они наедине, Теннесси мог бы проявить инициативу, оседлать Годфри, на практике доказать, что является отличным наездником не только на лошадях, но при Томасе он не станет. Лишь слегка покраснеет от собственных мыслей и попросить прощения за неловкость.

— Право, мне очень жаль, последний бокал явно был лишним, но, к счастью, мы уже приехали. Обещайте быть рядом, Адам.

У Шатор, как всегда, пахнет маслами прямиком из самой Индии, а из самых дальних комнат доносится запах курительных смесей. Это место экзотическое, но все еще из разряда пристойных. Многие из друзей Терренса выбирали и более злачные заведения, но ему такое было чуждо. Дело даже не в самоуважении, скорее, в уважении собственной семьи, до тех пор пока его фамилия вписана в книги родословных, до тех пор, пока к нему обращаются "мой лорд" и кланяются при встрече, он не может становиться заложником скандалов, а значит, из всех изысков больше всего ценит приватность и возможность слегка ослабить сюртук.

У Шатор, при всем флере вульгарного китча, было именно так, поэтому Терренс кивает хозяйке и без лишних слов направляется в дальнюю комнату, вход в которую скрыт за темно-зелеными занавесками. Открывая дверь, он манит Адама за собой, но не проверяет, пойдет ли тот за ним, лишь оставляет дверь приоткрытой.

Комната внутри обставлена в восточном стиле - тканевые, изящные ширмы с цветочными узорами, фарфоровые вазы и низкие столики и низкие диваны на пушистых коврах. Стены и полы из темной древесины, название которой Терри вечно забывал, но каждый раз представлял, как ее доставляют сюда из самой Индии. Деревья Англии не имеют такого насыщенного оттенка корицы.

Когда к ним заходит одна из служанок, Терренс просит чая и бутербродов и на всякий случай уточняет у Адама, не хочет ли он чего-то особенного. Когда они остаются вдвоем, поскольку Томас следовать в комнату не стал, выбрав себе другое занятие, Терренс опускается на тканевый диван, закидывая свои длинные на подлокотник и устраиваясь не совсем цивильно, но все-таки живописно.

— Услышал вашу реплику, впервые за вечер Теннесси смотрит на Годфри серьезно и даже с вызовом, — В этом бренном мире мы, скорее, почувствуем тело другого человека, нежели его душу. Да и есть ли эта самая душа? Терри приподнимает брови и продолжает, вдохновленный собственными мыслями: Философы спорят уже много лет, медики раскраивают человеческие тела, но ни те, ни другие не смогли нащупать ничего похоже. Его прерывает служанка с подносом, заставленным тарелками со сладостями и закусками. Терри благодарно кивает и дожидается, пока чай разольют по прозрачным пиалам.

— Простите мою циничность, Адам, но предложение тела мне более ценно, чем предложение души. Душа тоскует, мечется, болит, но не согреет ночью и зимою. Последнее получается даже в рифму, так что Терренс решает, что с монологами пора завязывать.

— Я веду к тому, что не стоит отказываться от материальных радостей, они недолговечны, но прекрасны, а вы сын комиссара, а не монаха. Терри улыбается и отпивает душистый чай, терпкий, наполненный ягодами, совсем непохожий на привычный Эрл Грей или любой другой лондонский сорт. Наверное, поэтому Терри и пьет его с таким удовольствием, вкушает свободу маленькими глотками здесь и сейчас.

Терренс отвечает не сразу, задумавшись над тем, как сильно Адам напоминает ему себя же, только несколько лет назад. Кажется, вернись он во времена студенчества и задай себе тот же вопрос, услышал бы те же мысли, обличенные в другие слова.

— Ваши речи говорят мне, что вы человек мыслящий и страстный. Вы верите собственным словам, от того они так убедительны, — произносит наконец больше для себя, чем для Адама, и слегка мрачнеет, продолжая: Увлечения, мой друг, привлекают до тех пор, пока не оставляют после себя выжженное пепелище, пока душа не обращается в камень. После же искать в ком-то душевную близость не представляется возможным и единственное, что остается, Адам, это малые вещи и еще меньшие радости. Терри не сдерживает горькую улыбку и отворачивается, делая вид, что поправляет расписную подушку под локтем. Этот юноша заставляет Терренса вспоминать о своих собственных заблуждениях и о тех ошибках, которые он совершил, поддавших увлечению. Он не вспоминал уже так давно, что даже начал верить, будто справился с призраком прошлого, но оказывается, заблуждался, и совершенные ошибки все время оставались в его же тени.

Терри вздыхает и хмурится, но потом, оборачивается обратно к Адаму и произносит тихо: Я все же искренне надеюсь, что ваше увлечение приведет вас к счастливому исходу. И что ваша душа не будет болеть. Терренс ловит взгляд Годфри и посылает ему мягкую, почти что отеческую улыбку: А что до скуки... Новые люди прекрасно разгоняют ее, а новизна, к счастью всего человечества, не приедается. Терренсу нет нужды что-либо добавлять, скорее всего, Адам и сам понимает, что сегодня он для Терренса тот самый новый человек, которого разгоняет скуку и наполняет привычную рутину флером новизны.

— Но надеясь не стать в ваших глазах заядлым циником, все же добавлю, что мне тоже интересны те, кто даёт себя разглядеть не только под одеждами, Правда, Адам, с годами, думаю, и вы узнаете, что у многих ничего, кроме одежды, и нет. Терри все еще мягко улыбается и плавно опускает руку на пышную крону волос юноши, медленно перебирая пряди: Какие чудесные у вас волосы. И весь вы чудесный, юный и неиспорченный. Я, право, мог бы расцеловать вас за эту невинность, она воскрешает во мне желание видеть наш мир много лучше и чище, чем он есть.

— Тогда вам нужно чаще искать моё общество, Терренс. Терри улыбается, кивая, слегка впечатленный этой небольшой вольностью, но так даже лучше. Красивому юноше позволительно самомнение, бахвальство и легкая дерзость, как цветку шипы лишь добавляют соблазнительности. На секунду Терренс ощущает прилив жара и легкую судорогу между ног.

—  И вы будете ко мне благосклонны? — Терренс склоняет голову в почтительно-молящей позе, помня о том, как ловко Адам увернулся от прикосновений руки к своим волосам. Вы совсем не так просты, как хотите казаться, милорд. Терренсу нравится играть с огнем, сгорая самому, поджигая других, чем бессердечнее игра, чем выше ставки, тем больше жара и страсти.

Адам переводит тему, а Терренс с легкой улыбкой, размышляет о том, что всё вокруг не то, чем кажется. Его друзья в один голос твердят, что юный мистер Годфри сохнет по нему, в то время как сам Годфри, оказываясь с ним наедине, само благоразумие, благопристойность, благость. Может совсем слегка, но это укалывает его самолюбие. Он привык быть любим, почитаем, привык к поклонению, к тому, что его близости добиваются и алчут, зная, что второго шанса может и не быть.

Терри слегка отстраняется, опираясь на спинку дивана и отвечает неторопливо: Эта комната выделена госпожой Шатор для моих нужд. А я больше всего цену три вещи, — делая небольшую паузу, указывает на ломтики яблока, и просит: Не могли бы передать? Благодарю. Терри просит не яблоки, а прикосновение, легкое касание пальцев, трепет и искры, способ пощекотать себе нервы, безобидный и все же острый: Красота. Хорошая кампания и уединение. Он продолжает, как ни в чем не бывало: Иногда мы с друзьями собираемся здесь, читаем и делимся мнениями, щедро сдабривая их вином и закусками. Иногда я прихожу сюда, когда нуждаюсь в одиночестве. Том одиночестве, которое не найти даже в стенах собственного дома. А иногда, что ж, я ищу красоты. Терри улыбается так же невинно, как и раньше, но вспоминает все те разы, когда оказывался на кушетке, выстанывая от удовольствия имя того, кто это самое удовольствие доставлял.

— Хотите узнать, к какой категории я отношу вас? Пожалуй, Терренс с ним кокетничает, еще не так отчетливо и очевидно, но уже хочет касаться и видеть реакцию, может даже, поразить воображение Адама своей персоной, вот только... Вряд ли ему это удастся. Каким бы Терренс ни был, с идеалом внутри головы Годфри ему не сравниться.

Адам оказывается достаточно близко, чтобы Терренс смог в деталях разглядеть его лицо. Правильный нос и деликатная линия скул вместе с четко очерченными губами. Легко и правдиво Терри могут бы ответить, что нашел в нем красоту, но сейчас, во время этого разговора такой ответ уже не будет искренним.

— Адам, вы... — он хочет сказать, что видит в Адаме все три категории. От очевидной красоты до того, что разделяет с ним свое уединение, которое совсем не нарушается от чужого присутствия почти что незнакомца. Но его отрывает открывшаяся дверь — бесцеремонно и грубо входит Томас, очевидно, закончивший с утехами вечера и, кажется, неприятно удивившийся открывшейся сцене.

— Помешал, господа? — бросает с улыбкой, которой, впрочем, Теннесси не обмануть, — Вообще-то да.
— Брось, Терри, вы ведь просто разговариваете, —Терренс не может не отменить, что Томас называет его сокращенным именем и обращается на "ты" специально, чтобы подчеркнуть их близкие отношения, подчеркнуть для Адама. От этого становится мерзко внутри.
— Вы позволяете себе вольности, виконт Фалмут, вам стоило постучаться,  — слова Терренса звучат как пощечина, но голос остается доброжелательным, пусть и прохладным. Ничего не остается от того тепла и нежности, с которой Терри обращался к Адаму. Томас, кажется, приходит в себя, по крайней мере зрачки расширяются, а на лице проступает выражение недоверчивого испуга: Терри, ты ведь несерьезно? На секунду Терри и сам спрашивает себя серьезен ли он. Пожалуй, что так. Дело не в ревности, а в том, что он не давал никаких надежд и обещаний, а значит, не давал повода обращаться с собой как с собственностью. Чужая ревность чудовищно утомительна. Терри хмурится и взглядом указывает на дверь. Скорее всего, это унижение Томас забудет нескоро, но, может, это и к лучшему. Пора сменить эти приевшиеся отношения.

Оставшись одни, Терри вновь обращает своё внимание на Адама: Прошу прощения за эту крайне неприятную сцену. Ему хочется добавить, что порой выстраивать границы с близкими людьми — тяжело, но Терренс не уверен, что стоит посвящать мистера Годфри во все нюансы, поэтому он меняет позу и предлагает: Не хотите ли прогуляться по дому? На крыше есть чудесная мансарда.

— Вы успели что-то не поделить? — Терри задумчиво качает головой, а затем вздыхает: Скорее, мы делили так много, что уже больше не можем делить. Терри усмехается собственной, понятной лишь ему, остроте и поясняет: От близкого общения можно устать так же, как и от полнейшего равнодушия. Забавно, не находите? Какой бы полноводной ни была река, однако и она пересыхает с течением лет, а мы с Томасом знаем друг друг давно. Он не такой, каким видят его всё, вовсе не бездушный остряк и позер, но.. знаете ли, маски врастают в кожу.

Терренс склонен к меланхолии, вот только слова Адама не дают ему погрузиться в пучину, он снова ловит игривость и лукаво смотря на Адама, берет под локоть, вполне по-приятельски, и ведет на боковую лестницу, попутно объясняя: О нет, дорогой мой, если бы я хотел потерзать вас, то водил бы вокруг да около, устроил бы мучительную, но сладкую пытку, расточая комплименты вашим речам и мыслям, не забыл бы сравнить ваши глаза с миндалем, а волосы с позолотой. И хотел бы воздать должное телу. Последнее Терренс проглатывает, практически невесомо держа Адама под руку, но все же дотрагиваясь до предплечья. Их строгие сюртуки мешают почувствовать хоть что-то, кроме ткани, но фантазия рисует Терренсу стройное, поджарое тело, достойное сотни поцелуев. Он усмехается, но не гонит мысли прочь. Фантазии о мужчинах преследуют его в бальных залах и узких коридорах, распаляя плоть похотью и желанием, но даже так, даже сейчас, Адаму удается утихомирить демонов Теннесси своим почти детским любопытством.

Терренс открывает двери мансарды и погружается в цветочную прохладу. Мадам Шатор создала очаровательную комнату для чаепитий, украсив ее сплошь живыми цветами и парочкой обнаженных статуй. В темноте обстановка просто волшебная, так что Терри несколько секунд не нарушает тишины, подходя к открытому окну и  вслушиваясь в шум спящего города, с улыбкой рассматривая вспыхивающие на небе звезды.

— Хотел показать вам это место, правда, красиво? — он не сдерживает восторга, ничуть не скрывая свое восхищение чистым ночным небом, покрытым точками светящихся звезд: Астрономия когда-то была моей страстью, я даже хотел отправиться в Индию, ведь там карта звездного неба выглядит совсем иначе. Терри улыбается Адаму заговорщически, словно делясь большой тайной, а затем отвечает на его вопросы: Вы правы, я редко пользуюсь услугами чудесниц мадам Шатор, и в этом доме для меня и правда существует не так уж много запретов. Как вы могли заметить, этот дом - мое убежище, но невозможно прятаться здесь вечно. Это и есть один из запретов. Один из великого множества запретов виконта Теннесси, но нет смысла жаловаться на жизнь, когда вокруг такая упоительная ночь. Терренс смотрит на Адама внимательно и шепчет приглушенно: Такая ночь должна быть посвящена любви или хотя бы разговорам о ней, Адам, вы точно не хотите в эту ночь отдаться страсти?

— Что до разгадки... Адам, я бы хотел, чтобы вы стали мне другом и сами узнали ответ, что скажете?

Терренс вглядывается в лицо Адама и ощущает тревогу, прорастающую сквозь грудную клетку: Вы все еще выглядите болезненно. Могу ли я направить к вам своего доктора? Уверяю вас, он вылечит любую заразу. Может быть, Терренс лезет не в свое дело, вот только сейчас он не может побороть привычку командовать, которая тем четче проступает, чем более близок и важен Терренсу человек. Он и сам ловит себя на этом и хмурится. Он знает Годфри всего пару месяцев, обычно этого достаточно, чтобы сблизиться с кем-то и уже потерять интерес, но рядом с Адамом Терренс чувствует себя тлеющим на медленном огне. И все еще ужасно очарованным.

Томас в приступе ссоры пожелал ему самому вкусить гибельный плод, а точнее, сорвать плод, чтобы пережить с Годфри незабываемые минуты и, как это бывают у лондонских любовников, расстаться с тихим скандалом и взаимными обвинениями на протяжении нескольких лет. Пожелание Томаса было пропитано желчью, но Теннесси не мог обвинить его в клевете. Он сам был свидетелем сотни историй, большинство которых случалось не с ним, но лишь потому, что он всегда брал и менял по одной монете: тело на тело, ни больше, но и не меньше. Только Томас и смог задержаться, потому что знал отведенное место, а может, потому что не имел сердца.

Терренс знает наперед все расклады, пока отдыхает душой, слушая плавный и спокойный голос Адама: И все же с таким голосом вам стоило пойти в проповедники, вы бы смогли склонить к вере отъявленных богохульников, — успевает заметить Терренс, пока слушает ответ Адама. Его так и подмывает спросить, чем же Адаму так успел насолить Томас, но эти двое, кажется, невзлюбили друг друга с первого раза, а Терри слишком хорошо воспитан, чтобы лезть в чужие перипетии. Так что он целиком и полностью сосредотачивается на ответе, радуясь тому, что никто не пытается помешать их маленькому tête-à-tête.

— Что ж, за время вашей болезни я успел опросить всех друзей и знакомых, знают ли они, где вы и как вы. К слову, безуспешно. Адам, будьте великодушны и назовите мне свой адрес, так я хотя бы всегда смогу направить к вам письмо или почтить визитом, если тому будет подходящее время и место, — Терренс знает, что сейчас он слишком настойчив, что не привык к отказам и ведет себя заносчиво, пусть и прикрывается учтивостью, — Что до более мелких новостей... Морвил повздорил с Глостером, кто-то говорит, что из-за леди Флетчем-Вейн, но я считаю это оскорблением чести дамы, более вероятно, что Морвила разозлил памфлет, крайне остроумный, который сочинил Глостер. Между прочим, я сохранил его, могу и вам дать почитать, а точнее, отправить на ваш адрес, который вы мне сообщите, так ведь? Терренс даже не скрывает лукавой улыбки мальчишки, привыкшего получать всё, что он хочет. Кто-то находил это несносным, кто-то очаровательным, но правда в том, что ему это чертовски шло, Терренс знал об этом и пользовался от случая к случая с теми, на кого хотел произвести впечатление. И, если подумать, вот это номер, Терренс Теннесси пытается впечатлить юного Адама Годфри.

Терри слышит про болезнь, которую нельзя вылечить лекарям и настораживается еще сильнее, но мимо них проходят две юные леди, явно пытаясь привлечь их внимание и Терри неожиданно понимает, что этот разговор совсем не для посторонних ушей, так что позволяет увести разговор в другие дебри, оставляя в голове мысль, что обязательно должен расспросить Годфри о его болезни.

— Вы? Староваты? Позвольте, это я староват для хора, а вы бы отлично смотрелись и... — Терри слишком красочно представляет себе облик Адама и неожиданно понимает, что совсем не хочет, чтобы его в таком виде лицезрел кто-нибудь, кроме него, — А впрочем, вы правы, оставим эту затею. Лишь для моих дум....

В ответ на дерзость Адама Терри лишь смеется и с удовольствием отмечает, что Годфри очень идет такая улыбка, а еще глазка у него сегодня горят и искрятся, прямо как отблески света в бокале. Терри любит видеть красоту в людях, даже если его взор ограничен физическим. Но с Адамом почему-то начинает казаться, будто он понимает его, действительно понимает, может даже разглядеть его чистую душу в глазах. А иногда...

Иногда он совсем его не понимает, зато понимает себя, свои реакции, моментальные и сильные, вроде желания сжать его плечи и припасть всем телом, умоляя продолжить нашептывать адреса и прочие географические названия. Терри практически хрипит и не может дышать, так что возвращение Адама к своему бокалу стоит расценивать за милость, вот только сердце у Терренса стучит и бьется, словно опаздывает куда-то. Он не находит слов и сам прячется в своем бокале, радуясь тому, что Адам продолжает заполнять тишину их беседы словами.

— Я понимаю, Адам, — произносит неожиданно серьезно и добавляет с большей силой, заранее уверенный в том, что сейчас ему понадобятся все силы убеждения.

— И раз вы видели мое убежище, то должны понять, почему я хочу посетить ваше. Терри не дает Адаму времени подумать, не дает шанса отказать, когда ловит его руку и почтительно сжимает, слегка наклоняясь и нежно прося: Прошу вас, покажите мне свой укромный уголок покоя и уединения. Только мне.